Реликт (том 1) [Книги 1–3] - Василий Головачев

— Новообразование, — сказал Сташевский в нос. — Через эпицентр нам не пройти, дайте кратчайший путь.

— Настолько нехорошо? — прохрипел динамик сквозь вой сопроводительной помехи.

— Не пройти даже с генератором поля, я смотрел. Укажите-ка поточнее, где мы застряли.

— Минуту… — Кротас скосил глаза в сторону и стал похож на камбалу с носом. — Вы сейчас… на северном склоне хребта, рядом с перевалом Серого Призрака. До корабля от вас всего восемьдесят два километра по прямой… Но если по этому перевалу не пройти, то кратчайший путь — через другой перевал.

— Другой — это Извилистый?

— Да.

— Благодарю… — задумался Сташевский. — До Извилистого где-то около ста километров? Многовато… Ну, а если через Торо-Оро?

— Ты же знаешь, там стоит…

— Город, знаю. Зато мы сэкономим чуть ли не полсуток. Это не так уж плохо, как ты думаешь?

За экраном заговорило сразу несколько человек. Кротас, отвечая, покачал головой и сморщился. Говорить и убеждать ему было трудно, он прекрасно понимал Сташевского, риск был велик. Но и Сташевскому принимать решение было нелегко, Грехов слишком хорошо его знал, чтобы не видеть этого.

— А нового ничего? — спросил Молчанов.

Кротас посмотрел на него одним глазом из видеома, качнул головой. Начальник сектора находился в худшем положении, чем они, — он мог только ждать.

— Придется идти через Город, — сказал Сташевский, подводя итог своим размышлениям, и добавил, как бы извиняясь: — Скоро утро, и, может быть, пробиться через помехи мы не сможем, так вы уж не слишком беспокойтесь… Сверху танк вам видел, вот и наблюдайте.

Кротас кивал при каждом слове, и лицо у него было какое-то несчастное, хорошо было видно, что он плохо отдыхал и едва ли ел, и Грехов подумал, что зря Сташевский упомянул о беспокойстве. Беспокойство — фундамент ожидания, а для людей на Станции оно стало основой существования. До тех пор, пока они не дойдут до корабля и не узнают, почему он молчит.

В видеом втиснулись знаменитый нос Левады и рыжая его шевелюра.

— Мы тут подготовили еще два «панциря» с танками. Экипажи готовы стартовать по первому вашему сигналу…

— Не надо, — сказал Сташевский грубовато, а Молчанов красноречиво отвернулся. Ни у кого не было гарантий, что и эти десантные корабли не замолчат при посадке, как звездолет. К тому же, в случае непредвиденных осложнений, они могли и не успеть.

По видеому заструились белые зигзаги и раскололи изображение.

— Что там еще? — недовольно обернулся Сташевский.

— Любопытники, — лаконично отозвался Диего Вирт, тыча пальцем в небо.

Грехов тоже заметил их. Один напоминал своим свечением медузу, двое других — немыслимые комбинации светящихся жил.

Сташевский выключил аппаратуру связи и покосился на пульт тиамата. Связи все равно не будет, пока рядом барражируют эти фосфоресцирующие булыжники. Их излучение создает помехи в любом диапазоне волн, в этом спасатели убедились еще при посадке.

Любопытники не нападали. Покружились на значительной высоте, эскортируемые неизменно сопровождающей их паутиной, и скоро ушли, растворившись в зеленоватом мерцании беззвездного неба.

— А я ни разу не был в Городе, — сказал вдруг с некоторым удивлением Молчанов. Хотел еще что-то сказать, но посмотрел на Сташевского и передумал.

«Неужели он действительно не был в Городе? — подумал Грехов с недоверием. — Вот так проводник… старожил… Или он сказал это специально для нас, чтобы успокоить, приободрить?» Грехову, естественно, тоже не приходилось бывать в Городе, но наслушался он о нем предостаточно.

Сташевский махнул рукой, Грехов увеличил обороты моторов, и танк полез на крутой желто-коричневый бок каменного кряжа.

Сквозь

Он выключил акустические приемники, и приглушенное бормотание двигателя умолкло, стало совсем тихо. Только в кабине изредка кто-нибудь шелестел одеждой да поскрипывали ремни кресел.

Дороги, как таковой, не было. Танк шел по кромке свежего разлома, потом ухнул куда-то в ущелье и минут двадцать шлепал гусеницами по мелкой речке со светящейся изумрудной жидкостью.

Затем пошла сравнительно ровная поверхность — столообразное плато, в середине которого машина с ходу влетела в облако сизого дыма. В этом дыму не помогало даже локаторное зрение — очередное чудо природы! — и Грехов руководствовался только стрелкой ориентаста, чтобы машина шла точно по прямой. Такие дымные подушки они уже проезжали, размеры их не превышали нескольких километров. Означали они спуски в мелкие, но широкие воронки, ровные до удивления. Объяснить их назначение не мог и единственный «старожил» Тартара — Молчанов.

При выезде из дыма танк тряхнуло. Грехов поднял глава и увидел над собой гигантскую белую «сеть», медленно уплывающую в дым. И тотчас же громко зашелестели динамики приемника, люди ощутили странное давление на мозг, внутри них заговорили, зашептали сотни голосов, разобрать которые они так и не смогли. Колышущийся край паутины еще некоторое время светился сквозь дым, потом растворился в сизой пелене. Умолк и шепот.

Обеспокоенный Грехов придержал штурвал рукой и оглянулся. Диего Вирт спал. Молчанов позевывал, деликатно прикрываясь ладошкой. Минуту спустя задремал и он. В кабине царил уютный полумрак, создаваемый рассеянным отсветом прожекторов.

«Странно, никто не слышал?.. Или у меня слуховые галлюцинации?..»

— Отдохни, — посоветовал Сташевский, внимательно посмотрев на водителя. — Дорога здесь одна — на северо-восток. Надо будет — разбужу.

«Он тоже не слышал?» — расстроенный Грехов уступил место командиру и откинул соседнее кресло. Спать захотелось непреодолимо, и уснул он почти мгновенно, забыв о своих галлюцинациях. Приснилось ему, что стоит он с Полиной в каком-то жутком черном ущелье, отделенный от нее невидимой, но прочной стеной. Полипа отдаляется, лицо ее тревожно, но она упрямо молчит, а он бьется в стену, тоже молча… Полина становится все меньше, исчезает во мгле… Потом был сумасшедший бег по гулкому металлическому настилу, впереди мелькало белое пятнышко, и нужно было его не упустить из виду… И снова ущелье, а в нем глубокая черная река, вода бурлит и шипит у стен, он плывет из последних сил, сопротивляясь, но его несет с головокружительной быстротой к пропасти. Почему-то он знает — впереди пропасть, но ничего не может сделать…

Сделав усилие, он проснулся.

Танк стоял. В кабине все спали, кроме Сташевского. Прожекторы были выключены, тем не менее какой-то сероватый отсвет лежал на пульте и футлярах приборов. Танк застыл носом вниз на покатой вершине гладкого вала, уходившего в иззубренную пиками скальной гряды темноту. Впереди шел еще один вал, тускло отсвечивающий золотом. Вал был сложен из трех слоев лавы и казался отвесным. Сташевский выключил освещение кабины, и тогда над этим складчатым валом встало серебристое облако вкрадчивого рассеянного сияния…